Хлыстов не ответил. Он не знал, как следует вести себя с юродивыми. Он бы мог голыми руками прикончить инока. Рвануться вперед и вырвать ему горло сильными и твердыми, как железо, пальцами. А беседовать… Что он – доктор?

Монах прикоснулся рукой к немытой голове.

– Говорю я на языке рабов. Теми словами, что отыскались внутри коробочки, – бесцветный голос, усиленный пещерной акустикой, приобретал неестественные обертоны. – Мы с тобой – разные, но мы – части одного целого. Я – Вершитель, ты – Идущий по следам.

– Воды мне дайте! – потребовал Хлыстов. Он ни слова не понял из того, что услышал. Он уже представлял, как хрустнут тонкие кости, когда он оплетет тщедушное тельце святоши своими обезьяньими руками, и как святоша обмарает рясу спереди и сзади.

– Твой носитель может обходиться без воды дольше, чем другие рабы. Уйми его!

«Паучок» с силой рванул за переплетение нервов, и Хлыстов согнулся от приступа жестокой боли. Он оперся руками об каменный пол, едва не угодив ладонью в заполненную тлеющими углями выемку.

– Думы твоего носителя грязны, мне не в радость видеть их. Он будет так делать еще?

– Нет! – от чистого сердца ответил Хлыстов. До него вдруг дошло, что монах обращается не напрямую к нему, а… через него? Как такое могло быть, у Ваньки Хлыста – конспиратора и террориста, не окончившего даже церковно-приходской школы, – в голове, стриженной под горшок, не укладывалось.

– В коробочках рабов нет нужных слов, – с сожалением констатировал монах. – А соединиться нам нельзя: нет Светоносного, Червя и Многоглазого. Нам повезло, что в этих, – он положил ладонь на грудь, – туловах просто поддерживать жизнь.

– Да что вы из меня жилы-то тянете, отче?! – прошипел Хлыстов, отползая. Монах бредил столь упоенно, что даже матерому душегубу стало в его компании зябко.

– Нас бросили, – сказал монах прежним ровным тоном, но Хлыстов был в отчаянии. Его нутро реагировало на слова инока необъяснимым образом! Из голубых глаз бывшего эсера покатились крупные слезы. Монах же договорил: – Мы пришли сюда, чтобы исполнить повеление Домов. Мы – лазутчики среди недругов. Нас призвали из материнского океана, но случилось это слишком поздно… Дома проиграли войну. Спасаясь, они забыли о нас, маленький Идущий по следам.

«Паучок» зачастил лапками. Ему было по душе ласковое обращение. В то же время Хлыстов из последних сил пытался отыскать хотя бы одно рациональное звено в бессмысленных словах окаянного богомольца.

– Что вам надо? – спросил он, повышая голос. – Отпустите меня Христа ради! Если харчей пожалели, то – пусть вам пусто будет! – отпустите так!! Как-нибудь обойдусь!

– У твоего носителя когда-то была мозговая болезнь… – догадался монах. – Поэтому путей управления туловом больше нет…

– Да какая еще мозговая болезнь!.. – воскликнул было Хлыстов, но сейчас же вспомнил о менингите, едва не убившем его в детстве, и прикусил язык.

– Ты поймешь, – пообещал монах зловещим тоном. – Ты обязательно поймешь.

Хлыстов пригнулся к полу, сжался пружиной. Всё, что было нужно сделать, – это переметнуться через разделяющий их костер, заграбастать святошу. А дальше – напролом, прикрываясь им, как щитом, сквозь ряды воинственных прихожан.

– Глупый носитель… – прошептал святой Ипат, отодвигаясь в тень. – Мы с тобой должны вернуться в пещеру. В пещеру – ты помнишь???

И Хлыстов будто наяву услышал визг дисковой пилы и треск рассекаемых ею ребер. В нос ударил запах крови и горелой кости. Он упал на бок, подтянул к животу колени, сложил на груди крестом руки и захныкал. Ему почудилось, что из тени вышел, покачиваясь, черный скелет с уродливым жуком-переростком вместо черепа.

– Ты помнишь?..

Помнил ли он?

…очнулся на том самом столе, и жесткие ремни по-прежнему врезались в его тело.

(Хриплое дыхание; боль, ничего, кроме боли.)

Подумал, что пришел в себя после секундного обморока и что бессмысленная пытка продолжится – не пройдет и минуты.

(Клокочет в груди кровь, точно бомба взорвалась под ребрами; бомбочка…)

Разлепил веки. Туман… Серебрится перед глазами. Туман.

Постепенно проступают контуры: выгнутый свод, машины высотой под самый потолок. Балка, вокруг которой обвивалась кольцами многоглазая тварь. Пуста. Он не придал этому значения; решил собраться с силами и подготовиться к неизбежному. Позволил тяжелым векам сомкнуться и услышал во тьме… Сквозь собственные хрипы, сквозь клокот в груди…

Далекий и нечеткий шум, – будто к ушам поднесли по морской раковине. Звук пустоты, и ничего больше. Ни отвратительного скрипа суставов, который издавало при движении похожее на скелет создание. Ни ледяного перестука медицинских инструментов. Ни истеричного жужжания пилы. В истерзанной, горящей огнем груди шелохнулась… Нет, не надежда. Зародыш надежды без ручек и ножек.

Опустела пещера, в которой его разбирали по частям, как быка на бойне; опустела вся сложная система залов и переходов, врезанная в толщу скалы на версту или дальше.

Он пошевелился. Почувствовал, как ломается корка из засохшей крови и нечистот, в которой он был, как личинка в коконе. Ремни держали крепко, но кое-где, особенно возле бедер, чувствовалась слабина… Он заерзал, глухо заворчал, страшась навлечь на себя беду излишним шумом. Прошла минута, прошел час, а вокруг ничего не происходило. Нелюди не показывались, аппаратура, окружавшая прозекторский стол, бездействовала.

Ремни не поддавались, а силы таяли с каждым движением. Хлыстов извивался всем телом, стараясь не обращать внимания на боль. Что бы с ним не сотворили хозяева пустыни (а он до сих пор не понимал, что, собственно, они начудили), его раны совсем не кровоточили. Изуверски порезанная грудь была «запечатана» одним черным и бугристым струпом, словно конверт сургучом; что под ним скрывалось, – Хлыстов пока не думал и не гадал. От слабости и жажды перед глазами плыло, но Хлыстов держался. Он понимал, что, лишившись сознания, вряд ли когда-нибудь придет в себя.

Сам не понял, сколько бился, словно рыба об лед. Может, полдня, может день, а может, и неделю…

В конце концов он растянул ремни и сполз с грязного стола на пол. Рывками, цепляясь руками за приборы и прочую механическую дребедень, пересек пещеру. Задержался у стойки, вдоль которой поблескивали ряды стеклянных емкостей. Сунул нос в одну склянку, в другую… Наконец, нашел то, что ему было нужно: бутыль, до краев наполненную жидкостью без цвета и запаха. Одним махом выпил половину.

И остался жив.

Короткий коридорчик с низким-низким сводом… Следующий зал… Что за черт! Пещера была как две капли воды похожа на ту, из которой Хлыстов только что выбрался. Даже прозекторский стол находился на положенном месте. Только пахло в этой новой-старой пещере иначе – резко, словно кто-то разбил флакон с нашатырным спиртом. Поперек изогнутой металлической плоскости лежал сверток белой ткани. Хлыстов стащил его и сейчас же покрылся холодным потом: под тканью ждали своего часа разложенные ровненькими рядами хирургические инструменты. Выглядели они вычурно и одновременно жутковато. Дисковая пила среди них занимала почетное центральное место.